Хождение на «Родине» от Салехарда до Омска

А ведь эта поездка могла и не состояться. За день до отхода «Родины» из Салехарда, я осматривал Лабытнанги, что на левом берегу Оби. Вечером заглянул в краеведческий музей. Музейщики уже разошлись, но мне повезло: застал смотрителя — татарку с грустным взглядом. После недолгих колебаний она решилась задержаться и показать музей — похвастаться отъезжающему гостю.

Провела по залам с мини-экскурсией: короткими комментариями к экспонатам. Когда смотритель рассказывала про ритуальные куклы народа ханты, я заметил купюры и монеты, кучкой сваленные у одной деревянной фигурки.
— Это водяной, — заметив мой интерес, пояснила экскурсовод. — Куклу нашли на месте затопленной деревни недалёко от Лабытнанги.
— А деньги зачем?
— О-о-о, — улыбнулась экскурсовод, — деньги он любит.
Она посмотрела на куклу, словно та была живой.
— Это плата за снисходительность. Ханты считали, что отправляясь в путь по реке, водяного нужно задобрить.

И женщина рассказала, как однажды позаимствовала у водяного горсть мелочи — сдачу нечем было сдать посетителю.
— Так что же вы думаете, — выпучила глаза смотритель. — Он обиделся! На другой день прихожу с утра — с потолка течёт: соседи сверху залили.
Я взглянул на потолок: на побелке обозначились жёлтые разводы от залива — музей на первом этаже пятиэтажки.
— Оставите что-то ему? — она кивнула на куклу. — Всё же вам идти по реке.
Я махнул рукой:
— Не верю в водяных.

С улицы раздался нарастающий шорох, затем грохот, словно кто-то лупил палкой по пустому ведру. Мы подошли к окну: ливень сплошной серой завесой. Капли размером с горошину колотили в стекло — того и гляди, разобьют.
— Дождь, откуда? Вроде не обещали.
— Вот видите! — женщина посмотрела на меня с укором. — Это всё Он.
Но отступать было уже поздно, да и не солидно как-то.

На следующий день я переправлялся в Салехард, в Речпорт, но погода нарушила планы: задул такой сильный ветер, а на реке поднялись такие волны, что переправа встала. На левом берегу Оби скопился народ, с сожалением наблюдая, как на другом берегу из-за леса в воздух поднимаются «Боинги» и «Аэробусы» — пустые рейсовые самолёты, поскольку их пассажиры здесь — застряли на переправе.

К вечеру «дульник» поутих, но волны с белыми барашками на гребнях всё ещё бежали с залива. Они с шумом бились о борт парома и рассыпались на тысячу брызг, разносимых ветром — надежда стремительно таяла. «Как-то три дня погоду ждали на переправе, — успокаивали местные жители. — Это нормально, на Оби с ветром не угадаешь». Я поминутно отодвигал край рукава, чтобы взглянуть на часы и уже подумывал сдать билет, как произошло чудо, по-другому и не скажешь. На переправу прибыл местный чиновник и запустил рейс парома в Салехард, под свою ответственность — многие люди уже опоздали на свои авиарейсы и нужно было спасать ситуацию. Паром загрузился и отошёл от Лабытнанги. Машины остались на берегу ждать утреннего рейса, до завтра. То — железо, сначала люди.

На центре реки дуло так, что приходилось держаться за канат, чтобы не улететь. Волны перехлёстывали через борт и заливали палубу, паром кренился и жутко скрежетал металлом. В воздухе повсюду витала водяная взвесь и брызги. Верующие молились. У меня перед глазами стояла фигурка музейного водяного.

Потом, как во сне: теснота маршрутки, шофёр в кепке, выжимающий последние соки из несчастной газели, гоня её по трассе к порту. Я даже успел выпить стаканчик кофе в Речпорту перед посадкой — до отхода «Родины» в восьмидневное путешествие оставалось пятнадцать минут.

На второй день хода, пассажиров-сокаютников одолела тоска. Путешествие по реке скупо на виды и впечатления: равномерный гул машины, плеск волн о борт, крики чаек — всё это быстро надоедает. Лица попутчиков примелькались, судно исследовано до последнего винтика — делать решительно нечего. Если бы это был не теплоход Северречфлота, а дисциплинированные и точные немецкие железные дороги, наверное, народ начал потихоньку вешаться на шлюпочных кран-балках от скуки. Но некоторое разнообразие в судовую жизнь вносили разные происшествия.

Когда «Родина» подходила к причалу Приобья, боцман несколько раз бросал швартовочный конец с бака на причал, но всякий раз промахивался. Канатная петля с громким шлепком падала в воду. Боцман энергично втягивал её обратно на борт и бросал снова. На прогулочной палубе собрался народ, посмотреть, как будем подходить к Приобью. И несколько пар глаз теперь внимательно наблюдали за летающим в воздухе концом.

Боцман так и не добросил канат до швартов. Теплоход просвистел мимо причала и с треском впилился кормой в дебаркадер. Поставив на деревянной обрешётке причала росчерк синей краской, которой был выкрашен борт. Это событие заметно оживило пассажиров — происшествие. Среди незнакомых попутчиков завязались разговоры, было что обсудить. Масла в огонь подлило объявление по судовой связи, как отошли от Приобья:
— Говорит капитан. Боцману подняться на мостик.
— Сейчас влетит боцману! — потирали руки доброхоты, и делали характерный жест, похлопывая себя по ягодицам.
Пассажиры ещё долго вспоминали детали швартовки в Приобье и незадачливого боцмана.

Объявлений по громкой связи на «Родине» было много, даже через чур. С девяти утра до одиннадцати ночи, до самого отбоя громкоговорители в каютах, коридорах, на прогулочной палубе не смолкали: транслировали музыку, в основном, хиты 90-х.

Порой, музыка с щелчком резко смолкала. В динамике с десять секунд слышалось нарастающее шипение, словно налаживали связь с какой-то далёкой планетой. Когда шум достигал изрядной громкости, интрига создана, следовало причмокивание, иногда, откашливание, и звучало голосовое объявление. После, шипение плавно пропадало из эфира, и вдруг ухала музыка, с прерванного места.

Объявления всегда делали вживую. То первый помощник объявлял, что подходим к причалу Берёзово, или что до отхода теплохода осталось десять минут и просил провожающих покинуть судно. То сообщали об открытии библиотеки на верхней палубе. То звучали команды, вроде: «Боцману на бак», «Швартовы! Средний!» или «Команде отдыхать».

Один и тот же женский голос, видимо, из стряпух, неизменно, утром днём и вечером приглашал пассажиров в столовую — подкрепиться. Причём, голос непременно сообщал, что даёт объявление от коллектива работников кухни. Сообщения эти всегда завершались фразой: «Приходите! Будем рады вас обслужить».

Однажды этот женский голос, сильно нетрезвый, поздравил команду теплохода с днём речника и зачитал стихотворение, запинаясь и «экая», видимо по бумажке. Я взглянул на часы — три ночи. С утра не верил, думал, приснилось. На всякий случай спросил сокаютников: трое глубокой ночью слышали стихи про отважных речников. Двое других крепко спали и не просыпались. И ещё один, с похмелья — не мог утверждать, но вроде тоже слышал «голоса».

Скорее всего, такие метаморфозы происходили из-за странных временных девиаций на судне. Действительно же, со временем творилось чёрте что. Отправился теплоход по местному салехардскому времени, что составляет +2 часа от московского. В пути делал остановки в разных населённых пунктах по маршруту, но причаливал по московскому времени. Именно московское время было указано в расписании, и звучало в объявлениях по громкой связи. Существовало и третье временное измерение — загадочное «судовое время», +3 часа от московского. Это местное время порта приписки теплохода — города Омска.

В объявлениях никогда не уточняли, какое время имеют ввиду: вроде и так понятно, что остановки теплоход делает по московскому времени, а прачечная, душ и библиотека работают по судовому. Однако, недогадливые, чтобы знать наверняка, каждый раз переспрашивали у команды: «А это по какому?» Это оправдано, учитывая, что в пасмурную погоду, в условиях полярного дня определить время по солнцу сложно — ночью светло, как днём.

Однажды на судне произошло событие и вовсе неординарное. Это происшествие разделило поездку на две примерно равные части — экватор. Потом, пассажиры, когда делились воспоминаниями, чётко разделяли: вот это было ДО, а это уже ПОСЛЕ. Событие это случилось за одну ночь хода до Ханты-Мансийска.

Вечером, когда люд как обычно ужинал в столовой, звучащая по радио музыка внезапно прервалась. Раздался уже знакомый с нарастающей громкостью шорох, и строгий мужской голос сообщил, что в девять вечера, в кормовой части прогулочной палубы состоится музыкальный праздник. И пригласил команду, работников кухни (стряпухи в судовую команду не входят) и всех желающих — участвовать. Под всеми желающими, конечно, подразумевались пассажиры. «Форма одежды праздничная!» — напоследок уточнил строгий голос и отключился. Ужинающие не скрывали своего ликования. С разных сторон послышались догадки, восхищения и даже жидкие аплодисменты.

После ужина на прогулочной палубе народу было чуть больше обычного, в какой-то момент даже стало тесно. Люди вышли пройтись, растрясти ужин, а заодно и разведать обстановку, как там на счёт праздника. Не утка ли?

На корме незанятые члены команды уже надували воздушные шары и привязывали их к парапету. В полукружье кормовой палубы матросы расставляли лавки, стащенные со всего теплохода. Радист налаживал аппаратуру: размотал шнур микрофона, подключил флешку к музыкальному центру, выбрал на экране папку «конкурсы» и нажал кнопку воспроизведения. В колонках заиграла бравурная музыка, и всем стало ясно: празднику быть.

К девяти вечера на прогулочной палубе не было разве что рулевого, если конечно теплоход в этот момент не управлялся автопилотом. На лавках расселись женщины и ребята — мужчины стояли. Не поместившаяся толпа загибалась по флангам на правую и левую палубы вдоль бортов. Поздно пришедшие, стоя в последних рядах, тянулись на цыпочках, чтобы над головами разглядеть хоть часть действа.

А на кормовой палубе уже звучал задорный голос ведущей — вызывали восемь добровольцев. И это только для первого конкурса, разминки — оцените размах. Сначала народ робел и стеснялся — выходили неохотно. Но после первого конкурса как прорвало: от желающих не было отбоя, выстроилась очередь.

Конкурсы самые простые: станцевать под музыку той частью тела, какую назовёт ведущая, сплясать под случайную мелодию. А в конкурсе, где участники в кругу доставали из мешка предметы туалета, которые должны были тут же надеть — зрители покатывались со смеху. Кому достались заячьи уши, кому бюстгальтер, кому — чудаковатая шляпа.

Победители исправно получали призы: лимонад и плитки шоколада. Другим участникам речники выдавали поощрительный приз — рулончик мусорных пакетов: смешно, и на случай укачивания, и из судового хозкомплекта — списать просто.

За час массовик-затейник, в лице билетного кассира теплохода, блестяще провернула пять конкурсов, и героически удержала публику — никто не ушёл с праздника. По громкой связи объявили, кто хочет посмотреть фейерверк, просим пани пожаловать на правый борт. Народ рассредоточился вдоль парапета. Теплоход чуть накренился, пошёл вправо, и рулевой подработал штурвалом, чтобы восстановить курс.

Вдруг на верхней палубе раздался выстрел. Виляющий дымовой след дугой прошёл за корму и ударил в воду. В волнах зашипело: первый — осечка, заряд отсырел. Стреляли из сигнальной ракетницы с мостика. Следующий выстрел дал эффект: дымовой след устремился вверх. Над головами в сотне метров блеснул красный огонёк, и его тут же заволокло облачко дыма. Спустя мгновение раздался хлопок. «Ура-а-а!» — ликовали на корме, где тоже наблюдали за салютом.
— Не примут ли наш фейерверк за сигнал бедствия? — спросил я у стоящего рядом матроса. — Ракеты-то сигнальные.
— Кто?! — усмехнулся матрос. — На сотни километров ни души, такая глушь.

Следом за первой ракетой, с интервалом в минуту — нужно время на перезарядку, вверх полетели ещё три. По небу на запад уплывали четыре дымных точки — салют отстрелялся. На корме заиграла танцевальная музыка — началась дискотека. Народ потянулся обратно на насиженные лавочки.

Вопреки моим ожиданиям, люди постарше не разошлись. Танцевали в основном молодёжь и пары. Старая гвардия расселась по лавкам и с умилением смотрела на танцующих. Многие снимали на мобильник, как нечто диковинное и особо памятное. В одиннадцать дискотека закончилась, музыка стихла, по громкой связи объявили отбой. «Незанятым членам команды хождения по судну прекратить. Всем отдыхать. Отбой!» — отчеканил строгий голос.

Когда матросы унесли аппаратуру, несколько человек остались на лавочках, на корме, среди трепыхающихся на ветру воздушных шаров. Сидели, смакуя впечатления от вечера. И я благодарен речникам за этот вечер, конкурсы, салют и чудеса изобретательности. Ведь праздник сделала команда в личное время и из того, что было под рукой — экватор удался. А пассажирам — жителям приобских посёлков, куда в навигацию ходит «Родина», а зимой добраться можно только по автозимнику на вездеходе — этих впечатлений на год хватит.

Помимо болтовни и праздного шатания по теплоходу, у пассажиров было одно любопытное занятие. Ведь скучно постоянно разглядывать сёла и деревни, раскиданные по берегу: крыши домов, чернеющие сквозь пышные кроны сосен, лодки на берегу, ветхий причал, торчащая над лесом вышка сотовой связи — ничего особенного. Людей интересовало иное: момент, когда теплоход проходит под ЛЭП.

По маршруту, Объ в нескольких местах пересекают высоковольтные линии. Поскольку в ширине река достигает двух километров, перемычка ЛЭП выглядит внушительно: по обеим берегам торчат огромные полосатые вышки метров сто в высоту. Меж ними натянуты толстые провода — собственно, сам пролёт. Провода сильно провисают к центру реки, как раз в месте судового хода.

Когда теплоход приближался к очередной ЛЭП, в носовой части прогулочной палубы собиралась группа любопытствующих: интересно, пройдёт или заденет провода. Нет, понятно, конечно, что пройдёт. И раньше проходил: не дураки же здесь работают. Но вдруг, всё-таки, заденет...

«Родина» ныряла под опасно нависающие высоковольтные провода. Самые впечатлительные ахали, приподнимались на цыпочках, чтобы заглянуть за верхнюю палубу, где рубка, мачта, и… вот-вот-вот... Нет, смотри-ка ты, прошли. И хорошо прошли. Но как низко всё ж висят, а!

Охотники за красивыми видами захватили в путешествие бинокли. После обеда они выходили на прогулочную палубу, и перемещаясь с кормы на нос, с правого борта на левый, и обратно, выбирали виды получше, направляли бинокль и подолгу прилипали к окулярам.

На рейсе было четыре таких бинокля. Пассажиры страшно завидовали обладателям оптики. Порой, когда теплоход шёл мимо чего-то интересного, выпрашивали глянуть разок. Но, по первому требованию владельца, бинокль с грустью возвращали.

Обладатели биноклей чувствовали своё превосходство в «зрении» пред другими пассажирами и пользовались этим. Уловив паузу в разговоре на палубе, смотрящий в бинокль как бы нехотя отрывался от окуляров, поворачивался к соседям и лениво протягивал: «Батово проходим». И опять углублялся в оптику. А у пассажиров текла слюна: «Интересно, что это за Батово? Как они там живут? Деревня это или город? Видно ли людей?». Они с надеждой смотрели на обладателя бинокля, но он оставался безмолвен.

В бытовом отношении «Родина» напоминает санаторий. Если бы не постоянная вибрации от дизельной машины и объявления по радио об остановках, вполне можно себя ощутить в какой-нибудь подмосковной «Чайке» или «Орлёнке». Также нужно брать постельное белье у канстелянши при заселении и сдавать при выезде. Столовая и душ работают по расписанию. Кипяток и питьевая вода бесплатны и доступны круглосуточно. Туалет общий, на три очка. В одиннадцать вечера объявляют отбой. Разве что послеобеденного тихого часа нет.

Каюты на «Родине» трёх классов: первого, третьего и четвёртого. Второго почему-то нет. Первый класс — это двухместные каюты на прогулочной палубе с мягкими диванами, рукомойником и шкафом. Прогуливающиеся по палубе пассажиры невольно заглядывают в окна первого класса. С диванов тоже наблюдают за гуляющими. Третий класс — шестиместные и восьмиместные каюты на нижней палубе. Из опций: жёсткие двухъярусные нары, матрас и подушка. Курилка тоже на нижней палубе, и при определённом направлении ветра в окно задувает табачный дым. Четвёртый класс — двухъярусные нары в трюме: душно, шум от машины, мимо постоянно ходят взад и вперёд. На вроде железнодорожного плацкарта.

У меня был билет в третий класс. Сначала показалось тесновато — восемь человек, один столик, одно окно. Но на полпути, в Ханты-Мансийске попутчики сошли, и до Омска я был в каюте один — вполне комфортно. Вибрации от машины, как нервы — пронизывают весь теплоход, вне зависимости от класса. Побороть их нельзя, можно только привыкнуть. Первую ночь я долго не мог уснуть — мешал зуд и дребезг от дизеля. Со временем привык, а к концу путешествия, и думать забыл про машину.

В столовой заказы выдают по картонкам с номерами. В обеденный зал входит официантка с подносом и выкрикивает цифры, словно в лото: номер три, сорок девять, одиннадцать — барабанные палочки. Посетители смотрят на свои картонки, что выдали на кассе. У кого номер совпал, поднимает руку. И на его стол опускаются тарелки с дымящимся супом, ароматными котлетами, салаты, напитки и прочие разносолы. Картонку с номером официантка забирает.

И конечно, как в санатории, вокруг те же лица, которые успевают примелькаться на второй день — куда от них денешься. Поневоле завязывается общение, возникают кружки, коалиции и даже междоусобные войны.

Что отличает «Родину» от санатория — так это речные особенности, с которыми перед поездкой хорошо бы познакомиться. Например, туалет называется гальюном, кухня — камбузом, пеньки с ушками на палубе — швартовами. Не лишним будет изучить знаки речной навигации: они встречаются на всём пути. Чтобы не оконфузиться в компании речников, назвав буй, обозначающий границу судового хода — бакеном.

Но это, конечно, мелочи. По сути, главное усвоить две вещи. Чем отличается корабль от судна. Правильно, у корабля имеются пушки, а судно не вооружено. Ну и что корабли и суда не плавают, а всё-таки ходят. Этого достаточно, чтобы не осрамиться на теплоходе и не обидеть речников.

Маршрут делится на две примерно равные части. Первая часть — Салехард — Ханты-Мансийск напоминает электричку в разгар дачного сезона. «Родина» подходит ко всем встречным пристаням, подбирает людей из отдалённых поселков, куда добраться можно только в навигацию по реке, да в мороз по автозимнику. И везет этот бедлам в Ханты-Мансийск. Вместе с объёмистым и пахучим багажом: оленьими шкурами, мясом, рыбой, ведрами грибов и другими природными дарами. Всё это рассовывают по закуткам нижней палубы и укрывают брезентом. Эти дары у манси — нечто вроде валюты.

В то же время едут туристы, воспринимающие поездку, как речной круиз. Эту часть пути туристы уживаются с местными жителями и, часто, даже находят общий язык. В Ханты-Мансийске поселковый люд сходит — культурная физиономия «Родины» светлеет и даже начинает немного отливать золотом.

От Ханты-Мансийска до Омска начинается вторая, круизная часть пути. Дальше теплоход идёт четверо суток с единственной ночной остановкой в Тобольске. Из Оби «Родина» заходит в бассейн Иртыша, который начинает петлять и извиваться, как бешенный уж. Справа и слева — утёсы, а природные виды разворачиваются такие дивные, что в пору пейзажи писать.

Страсть к фотографированию — отличительная черта современного туриста — обладателя цифровой камеры. Ведь прицелиться, нажать кнопку, моментально получить снимок, и даже его рассмотреть — просто и ничего не стоит. Поэтому, снимают всё подряд. Но когда по берегам тянутся однообразные хвойные леса, скупые на пейзажи — это быстро надоедает. И камеры прячут в чехлы и кейсы, но не убирают далеко. Малейшее изменение ландшафта, погоды, и даже встречная баржа, гружёная лесом — тут же становятся объектом пристрастной съёмки. Во истину, все познается в сравнении.

Капитан объявляет: «Внимание, наш теплоход проходит населенный пункт Уват. Желающие осмотреть, просьба выйти на правый борт». Народ высыпает на прогулочную палубу, и с остервенением принимается фотографировать... бетонный причал.

День становится настолько беден на события, что самые предприимчивые заводят дружбу с командой, под разными предлогами выведывают судовые новости и спекулируют информацией в среде пассажиров. Туристы, чтобы не заплыть жирком от столовских котлет, после ужина мотают круги по прогулочной палубе. Можно услышать такой обрывок диалога от проходящей пары пенсионеров:
— Сколько уже?
— Семь! Ещё три круга, и идём в каюту смотреть фильм.

Вечером прогулочная палуба превращается в курортную набережную. Горит иллюминация. Лакированный и надраенный дощатый пол блестит в свете огней. Взад и вперёд прохаживаются тепло одетые, на центре реки хорошо продувает, дамы и кавалеры. Знакомятся, завязывается непринуждённая беседа. И иногда, как это бывает на любом курорте, возникает короткая вспышка любви — роман.

Когда в Омске я сошёл с «Родины» на берег, было немного непривычно. Эти восемь дней пути растянулись в целую жизнь. Вот я прошёл по дощатому трапу, ступил на бетонный причал, пошёл по асфальту. И первое время не покидало чувство, что чего-то не хватает. Может, монотонной вибрации машины «Родины». Может, лиц попутчиков, с которыми я познакомился и успел подружился за время путешествия. Или аппетитных столовских котлет. Даже сейчас, когда пишу этот текст, явственно ощущаю, что какая-то частичка «Родины» осталась в моей памяти, как очень тёплое, приятное воспоминание.