Снегоуборочная машина

Я проснулся от нарастающего людского гула. Шум зародился в дальнем конце вагона и быстро приближался. Выкрики, хлюпанье простуженных носов, шелест полиэтиленовых пакетов и треск фанерных чемоданов, то и дело соударяющихся со встреченными полками. В узком коридоре звуки смешались в какофонию и неслись по проходу плацкартного вагона, как стремительно наступающая гроза. Я машинально поджал ноги из прохода, чтобы не зацепило подходящим фронтом — впереди толпы бойко шагала грудастая баба с чемоданом.

Проходя мимо, фронт зацепил и сдвинул матрац с моей полки. Гуськом протопали галдящие люди — человек семь. Старухи в платках, мужички деревенского вида, бойкие тётки с огромными, раскачивающимися при ходьбе грудями — станишники. В руках каждый тащил поклажу: чемодан, тюк или свёрток.

Я посмотрел на часы — шесть утра. Поезд стоял на полустанке: ни вокзала, ни домишки. За окном рыжела степь. Укатанная колея грунтовки тянулась вдоль железнодорожных путей, в конце станции делала крутой поворот и удалялась в степь, за горизонт.

Против вагона встал запылённый, видавший виды рейсовый пазик — видать, прибыл специально к поезду. Невдалеке, на укатанном пятачке импровизированной автостоянки в ряд выстроились три потёртых жигулёнка. Степь подмокла то ли от утренней росы, то ли от ночного дождя, и выглядела мрачновато. Низкие серые тучи медленно перекатывались по небосклону. Даже редкий блеск бриллиантовых водяных капель на придорожных кустах не сглаживал угрюмого вида здешних мест.

«Бр-р-р-р», — я ткнулся носом в подушку, натянул на голову одеяло и постарался уснуть. Но людской гам в вагоне не стихал. Отдельные слова были отчётливо различимы на фоне мертвенной тишины — после безостановочного ночного пробега вагон ещё спал. С разных сторон доносились осторожные шорохи, зевки, треск костей при потягивании — ранние визитёры разбудили не только меня. Но никто не решился нарушить тишины и сделать замечание крикунам. Только с нижней полки раздалось сонное бормотание: «Вот козлы, ходят, будят по…». Фразу завершил хороший зевок и недовольство прекратилось.

Станишники провожали двух старух — они ехали в Лодейное Поле. Долго и обстоятельно рассовывали многочисленные баулы и чемоданы по багажным полкам и закуткам, коих в плацкартном вагоне хватает. Громко обсуждали, что где лежит и удобно ли будет в дороге достать зубные щётки вон из того чемодана. И что бутерброды на обед лежат в этом пакете под лавкой. Закончив трамбовать багаж, станишники принялись дивиться своей проворности — радовались, что все вещи распихали в одном плацкартном отделении, не залезая в соседние. «Зачем людей понапрасну тревожить», — рассуждали они.

Потом процессия перешла к трогательному прощанию: крепкие объятия, рукопожатия, женские всхлипы и обязательные дорожные наставления. «Окно не открывайте — продует». «Воду набирайте только кипячёную». «Посмотрите расписание, чтобы в туалет заранее сходить. Ведь на стоянках его закрывают». Во время прощания один мужичок разволновался и даже всплакнул.

Станишники затолкали старух на верхние полки и попятились из вагона, не переставая напутствовать провожаемых советами вперемешку с пожеланиями доброго пути и счастливой поездки. Толпа уже была в дальнем конце вагона, а ценные указания в дорогу ещё летели по проходу плацкартного вагона. Только теперь их приходилось кричать с удвоенной силой, потому что звуки терялись в лабиринте плацкартных полок, пожёванных ватных матрасов и свисающих простыней. Кто-то из разбуженных пассажиров зло зашипел на беспокойную компанию, и провожающие, гремя стальными ступенями, сошли с вагона.

Скрипнула и смачно хлопнула дверь в тамбуре. Поезд медленно покатился, плавно набрал ход и понёсся через степь на север. Спать уже не хотелось. Окончательно разбуженные беспокойными станишниками, люди переходили к утренним процедурам. Такой уж нрав у нашего человека — незачем терять время на такое бесполезное занятие, как сон и отдых. Раз уж проснулся, нужно действовать.

В туалет моментально выстроилась очередь. По проходу шли люди с дымящимися от кипятка кружками. То тут, то там завязывались разговоры. Сиплыми ото сна голосами люди обсуждали утренние события и дивились бестактности селян. А две старухи-путешественницы зычно храпели в унисон. Словно пасхальный перезвон с монастырской колокольни, с верхних полок их храп разлетался по вагону, заглушая звуки утренней возни.

Встречаются в электричке случайные попутчики — любители поговорить. Им не нужен диалог. Они не из тех, кто любит подсесть соседу на уши. Собеседник вовсе не обязателен: самому с собой хорошо, всегда найдётся тема для разговора. В конце концов, можно комментировать всё, что видишь из окна поезда. И на каждый случай найдётся метафора или история из жизни.

«Смотри, смотри, — толкает меня в бок сосед, указывает в окно. — Кран метровагонмашевский начали разбирать, стрелу уже сняли!»
Электричка плетётся мимо забора Метровагонмаша. Поверх забора в двухстах метрах желтеет мастодонт — остов портового крана. А сосед тем временем комментирует.
Давненько я за речку не ходил. А кран-то, оказывается, разбирать начали. Ещё в школе учился, с пацанами по этому крану лазили. Всё, хана! Ну правильно: завод ломают — хули, такая территория простаивает. Застроят всё жильём.

Снова толкает в бок — наверное, что-то интересное заметил.
Глянь, на Лосе деревянную платформу в область поставили. Всё, пиздец, настали военные времена.
Бросаю взгляд в окно: электричка, отходит от станции Лось — набирает ход. За окном мелькают фермы деревянного парапета временной платформы.

Ну дожили, ну! Деревянные платформы ставят. Только она ещё должна быть низкой. А что, бывают такие. Я низкую платформу впервые увидел в Смоленске, когда ещё в армии служил — хуй залезешь в электричку с такой. Ну ты посмотри, а — сколько досок угрохали — дом можно построить. А ведь реально — выкинут. Я тебе говорю, вот увидишь — выкинут.
На городской площади на Новый год какую сцену отгрохали: брус двадцатка, доски обрезные, фанера — столько материала ушло. Праздники прошли, приехала бригада: эдакую красоту бензопилами разделали на куски и вывезли на свалку. Дебилы! Я им говорю, уже давно разборные сцены придумали. Купите разборную и свинчивайте её перед каждым праздником. Так нет, чиновникам невыгодно. Они миллион на деревянную сцену выписывают: половину тратят, половину — в карман. И так каждый год. А с разборной сценой много не утащишь.

Снова оживился сосед, прильнул к оконному стеклу щекой, всматривается вперёд.
Во-во, помощник побежал. Знаешь, почему на Москве-третьей так долго стоим? Чтобы двери последнего вагона увидеть, помощнику нужно до этого места дойти — платформа в кривой. Вот он и идёт посмотреть, чтобы не прищемило кого дверью. Махнул рукой — машинист закрывает двери. В Мытищах тоже кривая платформа, помощнику нужно к другому краю отойти — от кабины хуй увидишь. В Пушкино, вообще, к середине состава нужно чапать — изгиб крутой. Но я когда помощником на этом направлении работал, делал проще: забирался на забор и смотрел поверх вагонов — весь состав виден.

Вокзал, конечная. «Освободите вагоны, — объявляет машинист, — состав проследует в отстой». Попутчик прощается, благодарит за интересную беседу. Наверное, мы больше никогда не встретимся, думаю я, жму руку. Да и какая там беседа, если он трещал всю дорогу, а я клацал кнопками клавиатуры, набирая этот текст.

Люблю, когда в поезде завязывается простое человеческое общение. Дела огородные, политика, о хозяйстве, недовольство ростом цен, семейные истории или просто вот так: что вижу, о том пою. Ведь кому как не попутчику поведать о наболевшем и поделиться радостью. Случайный попутчик — это лучший психолог.

Коварство двойственности этого мира в том, что люди постоянно вынуждены выбирать из какого-то набора дискретных величин. Чаще всего величины две — две крайности: чёрное и белое, да и нет, мужчина и женщина. В продвинутых системах, например, в торговле — выбор больше. Скажем, выбрать нужно три из семи или пять из четырнадцати. Это могут не все. Когда человеку сложно решить такую задачу, обычный поход по магазинам превращается в сущую пытку.

Проблема выбора — самая большая проблема человечества. Сложность ещё и в том, что выбираемые величины непостоянны. Белое и чёрное в оккультных делах эквивалентны добру и злу, а в шахматах это просто цвет фигур — «белые» ходят первыми.

Так же и люди в электричке в час пик — едет офисный планктон из Москвы в область, с работы домой. И внешне похожи, и цвет одежды един — чёрный, и позы на сиденье совпадают. Получается, что отличает их тот самый выбор: чёрное или белое — индивидуальность.