Полувагон
Он так называется. Хотя никакой половины на самом деле нет. Так повелось на "железке": крытый вагон называть "вагоном", а с бортами, но без крыши - "полувагоном". Наиудобнеший вагон в плане погрузки - разгрузки. Крыши нет - можно грузить с "горкой". Разгрузка ещё проще: открыл люки в днище, и груз сваливается рядом с вагоном - удобно. Вот только груз не защищён. И поэтому должен быть неприхотливым. Не боятся ни дождя, ни сквозняка, ни пыли. Если найдётся такой - грузи в полувагон ворохом!
Пуговицы
Истинно: дьявол в мелочах, а бог в деталях. Зависит, на что направлено внимание
«Даже не знаю. Просто поехал и купил себе этот телефон», — вяло тянул в трубку парень, сидящий напротив меня в электричке. В правой руке его блестящим ободком по корпусу сиял новенький смартфон. Вернее, не так. Это был смартфон, а рука к нему прилагалась. Она была как бы ни при чём, вроде подставки. Большой палец вожделенно потирал блестящую грань. Другой рукой парень брезгливо прижимал к уху старый обшарпанный телефон, из динамика которого доносилось бухтение собеседника. «Да, нет, — отвечал ему парень. — В салоне взял. Новым. За пятьдесят штук». Большой палец правой руки наконец нащупал кнопку на корпусе обновки, и экран вспыхнул сияющим прямоугольником. Вот чудо!
У станции раскинулся базар. Такие базары стихийно появляются по выходным на три-четыре часа, не больше. Носки, перчатки, шапки, сало, колготки, батарейки. Товары первой необходимости из самых разных сфер жизни провинциального обывателя. Вещи рассредоточились по лоткам торговцев, затаились, замолкли в ожидании покупателя. Кто же он — покупатель? Да тот, кто идёт с электрички. Хочешь, не хочешь, а всё равно мимо. Может, чего и приглянется. Идёшь по такому базару и дивишься, как казалось бы совсем разные вещи соседствуют на одном лотке.
— Ой, что это?! — невольно вырвалось у меня.
В глазах зарябило от многоцветья. У ног раскинулась крохотная, метр на два поляна в разноцветный кружочек.
— Так это же пуговицы! — торговка, раскладывающая товар, бросила тюк под раскладной стол-лоток и направилась ко мне.
На снегу был расстелен целован, а на нём — картонки с пришитыми пуговицами. Аккуратными группами по пять-семь штук. Встречались и малочисленные собрания, всего две или три пуговицы. Каждый новый вид помечен этикеткой с номером. Настоящая, строго систематизированная коллекция, хоть музей открывай.
Каких пуговиц там только не было. Жёлтые с голубым ободком, золотые на ножке, тарельчатые с четырьмя дырочками и совсем крохотные — рубашечные. Наклонился, принялся разглядывать семейство. Интересно, какие всё-таки разные бывают пуговицы.
— Эти без дырочек вовсе, — заметив мой интерес, женщина нагнулась и подняла один из картонов с импровизированного лотка. — Они приклеиваются.
— Откуда такое разнообразие? — взгляд прилип к стройным рядам разноцветных кружков.
— Портнихой работала всю жизнь, — женщина вздохнула. — Вот коллекция и скопилась.
Она любящим взглядом окинула пуговичное поле. Таким взглядом матери смотрят на детей. А может, они для неё, и правда, как дети.
— Берут? — поинтересовался я.
— Берут! — торговка-портниха вытаращила глаза. Лицо её приняло деловое выражение. — Недорого прошу, по пять рублей за пуговицу.
Она хотела ещё что-то сказать, но подошли покупатели: «Почём то? Почём это?» Торговка переключилась на них — принялась нахваливать товар.
Я ещё с минуту постоял, разглядывая пуговицы. Дошёл до последнего картона и уже было направился по своим делам, как вдруг раздался страшный хруст. Сотни пуговиц взрывом разлетелись по аллее. Парень из электрички, тот самый, с новым смартфоном на полном ходу влетел в пуговичную поляну — засмотрелся в экран. Смялся картон, рванули нитки, полетели пуговицы: жёлтые, чёрные, с голубым ободком, рифлёные и сияющие глянцем. Покатились по асфальту, зашумели сотнями голосов — у каждой свой звук.
Парень буркнул извинение, передёрнул плечами и зашагал по аллее. Снова уставился в экран. А портниха застыла, глядя на разбежавшиеся пуговицы. Её руки опустились и безжизненно висели вдоль туловища. У ног лежал смятый лист картона с номерами «№ 16, № 17, № 35...» Рядом с каждым номером торчали обрывки ниток, которыми были пришиты пуговицы.
На станцию прибыла очередная электричка. В город повалил народ. Толпой. И пуговицы: жёлтые, блестящие чёрные, овальные с голубым ободком хрустели под подошвами ботинок проходящих. Кому какое дело до пуговиц.
У станции раскинулся базар. Такие базары стихийно появляются по выходным на три-четыре часа, не больше. Носки, перчатки, шапки, сало, колготки, батарейки. Товары первой необходимости из самых разных сфер жизни провинциального обывателя. Вещи рассредоточились по лоткам торговцев, затаились, замолкли в ожидании покупателя. Кто же он — покупатель? Да тот, кто идёт с электрички. Хочешь, не хочешь, а всё равно мимо. Может, чего и приглянется. Идёшь по такому базару и дивишься, как казалось бы совсем разные вещи соседствуют на одном лотке.
— Ой, что это?! — невольно вырвалось у меня.
В глазах зарябило от многоцветья. У ног раскинулась крохотная, метр на два поляна в разноцветный кружочек.
— Так это же пуговицы! — торговка, раскладывающая товар, бросила тюк под раскладной стол-лоток и направилась ко мне.
На снегу был расстелен целован, а на нём — картонки с пришитыми пуговицами. Аккуратными группами по пять-семь штук. Встречались и малочисленные собрания, всего две или три пуговицы. Каждый новый вид помечен этикеткой с номером. Настоящая, строго систематизированная коллекция, хоть музей открывай.
Каких пуговиц там только не было. Жёлтые с голубым ободком, золотые на ножке, тарельчатые с четырьмя дырочками и совсем крохотные — рубашечные. Наклонился, принялся разглядывать семейство. Интересно, какие всё-таки разные бывают пуговицы.
— Эти без дырочек вовсе, — заметив мой интерес, женщина нагнулась и подняла один из картонов с импровизированного лотка. — Они приклеиваются.
— Откуда такое разнообразие? — взгляд прилип к стройным рядам разноцветных кружков.
— Портнихой работала всю жизнь, — женщина вздохнула. — Вот коллекция и скопилась.
Она любящим взглядом окинула пуговичное поле. Таким взглядом матери смотрят на детей. А может, они для неё, и правда, как дети.
— Берут? — поинтересовался я.
— Берут! — торговка-портниха вытаращила глаза. Лицо её приняло деловое выражение. — Недорого прошу, по пять рублей за пуговицу.
Она хотела ещё что-то сказать, но подошли покупатели: «Почём то? Почём это?» Торговка переключилась на них — принялась нахваливать товар.
Я ещё с минуту постоял, разглядывая пуговицы. Дошёл до последнего картона и уже было направился по своим делам, как вдруг раздался страшный хруст. Сотни пуговиц взрывом разлетелись по аллее. Парень из электрички, тот самый, с новым смартфоном на полном ходу влетел в пуговичную поляну — засмотрелся в экран. Смялся картон, рванули нитки, полетели пуговицы: жёлтые, чёрные, с голубым ободком, рифлёные и сияющие глянцем. Покатились по асфальту, зашумели сотнями голосов — у каждой свой звук.
Парень буркнул извинение, передёрнул плечами и зашагал по аллее. Снова уставился в экран. А портниха застыла, глядя на разбежавшиеся пуговицы. Её руки опустились и безжизненно висели вдоль туловища. У ног лежал смятый лист картона с номерами «№ 16, № 17, № 35...» Рядом с каждым номером торчали обрывки ниток, которыми были пришиты пуговицы.
На станцию прибыла очередная электричка. В город повалил народ. Толпой. И пуговицы: жёлтые, блестящие чёрные, овальные с голубым ободком хрустели под подошвами ботинок проходящих. Кому какое дело до пуговиц.
Поминки в бане
Люди приходят, уходят — традиции остаются
Обыкновенная городская баня. Парные на втором этаже. На первом — гардероб и небольшое кафе: пять деревянных столов да барная стойка. Пиво, закуски, чай, лимонад. Необходимый минимум, чтобы посидеть после бани.
Хорошо, что есть это кафе. Некоторые выскакивают из раздевалки и сразу бегут на остановку. От тела аж пар валит. Спешат. А я ещё с полчаса сижу в кафе, пью чай, книгу читаю. Обязательно беру с собой блокнот и карандаш. Когда напаришься, мысли приходят. Только успевай записывать. Бывает, выхожу из бани, два — три листа в блокноте исписаны. И с этим кладезем домой двигаю.
В этот раз что-то засиделся позже обычного. Смотрю: столы сдвигают, расставляют стулья. Шум, гам, дружеские подначки. В кафе мужики накрыли стол.
— Что празднуете, ребят? — поинтересовался я.
— Не празднуем. Поминки. Ваня Кузнецов. Слышал?
— Нет, не знаю.
— Он по средам ходил, с нами. Из нашей компании он. Помянем.
Люблю париться среди недели, в среду или четверг. Вторник традиционно считается пенсионерским днём. В некоторых банях даже бесплатный вход для пенсионеров по вторникам. Среда и четверг — середина недели. Кто пойдёт в баню, да ещё днём? Тот, кто днями напролёт бездельничает дома? А вот и нет! Работающие и бизнесмены тоже находят время для бани среди недели. Потому что — традиция.
В бане образуются компании. По возрасту, по интересам, по дням. Ходят люди в баню по средам, раз в неделю. Ходят годами. Друг друга уже знают. И получается коллектив. И уже пары свои делают. И договариваются, кто полынь приносит, кто мяту, кто веники заказывает. Другие видят, что ребята хорошо парят, и тоже в это время начинают ходить, вместе парятся.
Очень уж разные компании встречаются. И парят по-разному. Некоторые душевно парят, с полынью, донником, мятой. У них выработанные годами традиции парения. Такие компании популярны. Даже те, кто не постоянно ходят, стараются в это время попасть. Набьются мужики в парилку. Компанейский банщик поддаёт.
«Всё, всё, мужики, — цыкает банщик. — Замолчали! Дышим. Мята пошла». В парилке не принято болтать. Всё мирское остаётся за дверью — в раздевалке, предбаннике. Там споры, разговоры за жизнь, чайные посиделки. А коли уж зашёл в парную — помалкивай и занимайся своим телом.
Камни шипят, пар расползается по углам. Смолкли последние болтуны. Банщик ещё и ещё поддаёт. Слышно, как шкворчат в раскалённых камнях брызги воды из ковша. Тот, что наверху стоит, уже приготовил простынь. Завязал с одного конца узлом. Как пошёл пар, раскручивает он простынь над камнями, разгоняет пар по стенам. Всё быстрей и быстрей вращает. Как винт у вертолёта крутится. Его «вертолётом» и называют.
Банщик поддаёт, а «вертолёт» разгоняет. И поглядывает на тех, кто по углам сидит, по ним ориентируется. В углах — самый пар. Свистит, крутится простынь над головами. Скрючились «индикаторы», закрыли лицо ладонями, застонали от нестерпимого жжения. «Э-э-эх!, — кричат. — Взлетаем!» Значит, стоп, перерыв. Минуту перевести дух. Потом снова банщик поддаёт. Уже чесночный отвар.
Бывает и по-другому. Попадёшь на пар к любителям пожёстче. Таких «гестапо» называют. У них, кроме банщика и «вертолёта», свой человек у двери стоит и ручку держит. Никого не впускает, не выпускает: пар хранит. Стало плохо — падай на пол и колоти руками по лицу, чтобы сознание не потерять: раньше срока из парной всё равно не выпустят. Поддают по полной. Такие пары устраивают — здоровые мужики на карачках из парной выползают, со слезами на глазах.
Случается, и неотложку вызывают. Попадёт по незнанию к таким банщикам гость из Азии. Всё, вызывай скорую. Сам виноват. Нужно было смотреть с кем в парную идёшь. В тёплых странах, вообще, с банями не очень. Не привыкшие они. А здешние мужики десятилетиями каждую неделю в баню ходят. Да ещё, после, по пузырю выпивают и домой идут. Пешком. Сами.
Как правило, такие компании — самые дружные. И разговоры у них, не то, что по субботам и воскресеньям: дела, бизнесы, деньги. Нет. У них — за жизнь. Философия и, иногда, даже мудрость. Послушать интересно, поговорить.
Из бани в кафе подтягивался народ, компанейские. Гремели стулья, люди рассаживались.
— Мужики, мужики, садитесь уже. Хватит там стоять, — руководил заводила компании. — У вас налито?
— Какое налито!? Мы автомобильные!
— Предусмотрели, — кивнул заводила. — Вон, берите квас. Не ждите, у нас самообслуживание.
— Лиду из банной кассы позовите, — вспомнил кто-то. — Она тоже его знала.
— Ну, помянем...
Выпили не чокаясь. Помолчали. Вяло потекли разговоры.
— А ты откуда Ваню знал? По бане?
— И я по бане.
— А он мне на даче гараж помогал делать. Из шлакоблоков. Пять на десять...
Состав банной компании меняется. Кто умер. Кто переехал в другой город. Кто перестал ходить: здоровье, семья, работа. А встречи банного клуба неизменны. Тот же день недели. То же время. И прощание, когда пора расходиться по домам: «С лёгким паром! До среды!»
Хорошо, что есть это кафе. Некоторые выскакивают из раздевалки и сразу бегут на остановку. От тела аж пар валит. Спешат. А я ещё с полчаса сижу в кафе, пью чай, книгу читаю. Обязательно беру с собой блокнот и карандаш. Когда напаришься, мысли приходят. Только успевай записывать. Бывает, выхожу из бани, два — три листа в блокноте исписаны. И с этим кладезем домой двигаю.
В этот раз что-то засиделся позже обычного. Смотрю: столы сдвигают, расставляют стулья. Шум, гам, дружеские подначки. В кафе мужики накрыли стол.
— Что празднуете, ребят? — поинтересовался я.
— Не празднуем. Поминки. Ваня Кузнецов. Слышал?
— Нет, не знаю.
— Он по средам ходил, с нами. Из нашей компании он. Помянем.
Люблю париться среди недели, в среду или четверг. Вторник традиционно считается пенсионерским днём. В некоторых банях даже бесплатный вход для пенсионеров по вторникам. Среда и четверг — середина недели. Кто пойдёт в баню, да ещё днём? Тот, кто днями напролёт бездельничает дома? А вот и нет! Работающие и бизнесмены тоже находят время для бани среди недели. Потому что — традиция.
В бане образуются компании. По возрасту, по интересам, по дням. Ходят люди в баню по средам, раз в неделю. Ходят годами. Друг друга уже знают. И получается коллектив. И уже пары свои делают. И договариваются, кто полынь приносит, кто мяту, кто веники заказывает. Другие видят, что ребята хорошо парят, и тоже в это время начинают ходить, вместе парятся.
Очень уж разные компании встречаются. И парят по-разному. Некоторые душевно парят, с полынью, донником, мятой. У них выработанные годами традиции парения. Такие компании популярны. Даже те, кто не постоянно ходят, стараются в это время попасть. Набьются мужики в парилку. Компанейский банщик поддаёт.
«Всё, всё, мужики, — цыкает банщик. — Замолчали! Дышим. Мята пошла». В парилке не принято болтать. Всё мирское остаётся за дверью — в раздевалке, предбаннике. Там споры, разговоры за жизнь, чайные посиделки. А коли уж зашёл в парную — помалкивай и занимайся своим телом.
Камни шипят, пар расползается по углам. Смолкли последние болтуны. Банщик ещё и ещё поддаёт. Слышно, как шкворчат в раскалённых камнях брызги воды из ковша. Тот, что наверху стоит, уже приготовил простынь. Завязал с одного конца узлом. Как пошёл пар, раскручивает он простынь над камнями, разгоняет пар по стенам. Всё быстрей и быстрей вращает. Как винт у вертолёта крутится. Его «вертолётом» и называют.
Банщик поддаёт, а «вертолёт» разгоняет. И поглядывает на тех, кто по углам сидит, по ним ориентируется. В углах — самый пар. Свистит, крутится простынь над головами. Скрючились «индикаторы», закрыли лицо ладонями, застонали от нестерпимого жжения. «Э-э-эх!, — кричат. — Взлетаем!» Значит, стоп, перерыв. Минуту перевести дух. Потом снова банщик поддаёт. Уже чесночный отвар.
Бывает и по-другому. Попадёшь на пар к любителям пожёстче. Таких «гестапо» называют. У них, кроме банщика и «вертолёта», свой человек у двери стоит и ручку держит. Никого не впускает, не выпускает: пар хранит. Стало плохо — падай на пол и колоти руками по лицу, чтобы сознание не потерять: раньше срока из парной всё равно не выпустят. Поддают по полной. Такие пары устраивают — здоровые мужики на карачках из парной выползают, со слезами на глазах.
Случается, и неотложку вызывают. Попадёт по незнанию к таким банщикам гость из Азии. Всё, вызывай скорую. Сам виноват. Нужно было смотреть с кем в парную идёшь. В тёплых странах, вообще, с банями не очень. Не привыкшие они. А здешние мужики десятилетиями каждую неделю в баню ходят. Да ещё, после, по пузырю выпивают и домой идут. Пешком. Сами.
Как правило, такие компании — самые дружные. И разговоры у них, не то, что по субботам и воскресеньям: дела, бизнесы, деньги. Нет. У них — за жизнь. Философия и, иногда, даже мудрость. Послушать интересно, поговорить.
Из бани в кафе подтягивался народ, компанейские. Гремели стулья, люди рассаживались.
— Мужики, мужики, садитесь уже. Хватит там стоять, — руководил заводила компании. — У вас налито?
— Какое налито!? Мы автомобильные!
— Предусмотрели, — кивнул заводила. — Вон, берите квас. Не ждите, у нас самообслуживание.
— Лиду из банной кассы позовите, — вспомнил кто-то. — Она тоже его знала.
— Ну, помянем...
Выпили не чокаясь. Помолчали. Вяло потекли разговоры.
— А ты откуда Ваню знал? По бане?
— И я по бане.
— А он мне на даче гараж помогал делать. Из шлакоблоков. Пять на десять...
Состав банной компании меняется. Кто умер. Кто переехал в другой город. Кто перестал ходить: здоровье, семья, работа. А встречи банного клуба неизменны. Тот же день недели. То же время. И прощание, когда пора расходиться по домам: «С лёгким паром! До среды!»
Провода гудят
На железной дороге слышны не только перестук колёс, объявления из репродуктора и шипение воздуха в тормозах. Если прислушаться, слышно, как гудят провода
Сложно представить себе человека, который не знает о существовании железнодорожных рельс. Тем более пассажира электрички. Ведь, чтобы попасть на платформу, переходят через пути. Перешагивают рельсы одну за другой. А уж когда электричка разгоняется, колёса пляшут на стыках, отбивают чечётку на стрелках. Перестук отчётливо слышно. Бывает путь с частыми стыками. На таком стук колёс сливается в частую дробь. «Дыр-дыр-дыр», — доносится из-под пола вагона, когда поезд разгоняется на прямом участке. Трясет, качает — всё это рельсы.
Когда поезд проходит кривую, слышен металлический свист. Это центробежная сила прижимает колесо к рельсе. Бывают «поющие» рельсы. Когда 800 метровая плеть бесстыковых рельс звучит протяжно и мелодично. Похоже на крик журавлей. Железнодорожники называют этот звук «пением рельс».
Для движения электрички, кроме рельс, нужны ещё и провода с электричеством. Если рельсы лежат под ногами и заметить их легко, то чтобы увидеть провода, нужно поднять голову. Провода тоже звучат. Гул в проводах — не аллегория, а настоящее явление на железной дороге.
Каждый второй вагон электрички — моторный, с пантографом-токосъёмником. Десять вагонов в составе — пять пантографов. Когда электричка разгоняется, провод от трения вибрирует. Эта вибрация передаётся по контактной сети и где-то далеко, куда не доносится шум поезда, гудят провода.
Иногда, ждёшь на платформе электричку. И вдруг резкий, короткий звон. Дёрнулся, зазвучал натянутый провод в своей подвеске и затих. Это электричка отправилась с соседней станции. Тронулись вагоны, заскользили в контактной сети токоприёмники. Натянули провод, как струну дёрнули.
В плохую погоду, после ледяного дождя на проводах повисают сосульки. Тогда электрички устраивают настоящее шоу. Фейерверки, искры, пламя, шипение.
Когда электричка трогается, она потребляет много тока. Из-за сосулек, контакт пантографа с проводом плохой. В месте контакта образуется искровой разряд — вспышка. Электричка движется, сила тока возрастает и разряд тоже растёт. Он превращается в светящуюся дугу. Переливается белым, красным и синим цветами. Когда смотришь со стороны — завораживает.
Если машинист заметит, что появился разряд, он тут же сбавит ход. Дуга опасна. Она может пережечь контактный провод и тогда линия останется без электричества — движение остановится. В непогоду, когда на проводах образуются сосульки, железнодорожники выпускают на линию специальный локомотив с вибропантографом. Его токоприёмник на ходу с силой колотит по проводу и отбивает наледь. Следом за ним безопасно идут электрички.
Когда поезд проходит кривую, слышен металлический свист. Это центробежная сила прижимает колесо к рельсе. Бывают «поющие» рельсы. Когда 800 метровая плеть бесстыковых рельс звучит протяжно и мелодично. Похоже на крик журавлей. Железнодорожники называют этот звук «пением рельс».
Для движения электрички, кроме рельс, нужны ещё и провода с электричеством. Если рельсы лежат под ногами и заметить их легко, то чтобы увидеть провода, нужно поднять голову. Провода тоже звучат. Гул в проводах — не аллегория, а настоящее явление на железной дороге.
Каждый второй вагон электрички — моторный, с пантографом-токосъёмником. Десять вагонов в составе — пять пантографов. Когда электричка разгоняется, провод от трения вибрирует. Эта вибрация передаётся по контактной сети и где-то далеко, куда не доносится шум поезда, гудят провода.
Иногда, ждёшь на платформе электричку. И вдруг резкий, короткий звон. Дёрнулся, зазвучал натянутый провод в своей подвеске и затих. Это электричка отправилась с соседней станции. Тронулись вагоны, заскользили в контактной сети токоприёмники. Натянули провод, как струну дёрнули.
В плохую погоду, после ледяного дождя на проводах повисают сосульки. Тогда электрички устраивают настоящее шоу. Фейерверки, искры, пламя, шипение.
Когда электричка трогается, она потребляет много тока. Из-за сосулек, контакт пантографа с проводом плохой. В месте контакта образуется искровой разряд — вспышка. Электричка движется, сила тока возрастает и разряд тоже растёт. Он превращается в светящуюся дугу. Переливается белым, красным и синим цветами. Когда смотришь со стороны — завораживает.
Если машинист заметит, что появился разряд, он тут же сбавит ход. Дуга опасна. Она может пережечь контактный провод и тогда линия останется без электричества — движение остановится. В непогоду, когда на проводах образуются сосульки, железнодорожники выпускают на линию специальный локомотив с вибропантографом. Его токоприёмник на ходу с силой колотит по проводу и отбивает наледь. Следом за ним безопасно идут электрички.
Проповедь в электричке
Что за шум: ни торговля, ни музыка, ни билеты проверяют - проповедь в вагоне
«Добрый вечер, уважаемые пассажиры. Я не буду ничего продавать и ни о чём вас не попрошу», — раздался ломающийся юношеский голос из дальнего конца вагона. Несколько голов автоматически повернулись на голос. Что там ещё? Очередной торговец или попрошайка. Но он сказал, что не будет продавать и просить. Так что же? Интрига создана. Внимание большинства пассажиров вагона было обращено на парня.
Худощавая фигура. Неприметная чёрная куртка, расстёгнутая на груди. Под ней свитер с оленями. Потёртые джинсы. Из числа пассажиров поздней электрички он ничем не выделялся. В вытянутой руке, на манер Ленина, сжимал головной убор. Только это была не кепка, а шапка с помпоном. Забавно.
Убедившись, что привлёк внимание дюжины человек, парень продолжал:
— Я учусь в духовной семинарии. А сейчас стою здесь, перед вами в электричке. И хочу поговорить на одну очень важную тему. Если вы, конечно, позволите.
Вопросительным взглядом он окинул вагон.
— Не надо, — послышалось чьё-то ворчание. — Проходите в другой вагон. Вы ходите по электричкам...
— Пусть говорит! — отрезал гулкий бас и обратился к парню, — говори!
Спорить с басом никто не решился. Получив негласное одобрение остальных, юноша продолжал.
Он говорил о том, что большинство людей считают себя хорошими людьми. Но хороших дел на Земле очень мало. Рассуждал о христианстве и о том, что человек не гармонирует с такой гармоничной природой. Задал вопрос: Почему? Этот вопрос не был обращён к кому-то конкретно. Скорее, вопрос на размышление.
Риторический вопрос завёл публику. О религии и о политике в обществе спорить не принято. Разубедить человека сложно. А поссориться и столкнуться с сопротивлением — запросто. Неблагодарное это дело. А тут ещё и риторический вопрос. Это ж думать надо. Внутренняя работа. А кому охота напрягаться после трудового дня? В общем, миссионеру в электричке не позавидуешь, но такая уж у него доля.
— Перестаньте, — взвизгнула девушка на переднем ряду. — Почему вы не говорите про Коран? Это тоже религия.
— Ну вот, начинается, — процедил мой сосед.
Он обернулся и поискал глазами встрявшую девушку. Неодобрительно цокнул языком.
— Потому что я — другой веры, — чётко ответил парень.
— Тогда, вы оскорбляете чувства верующих, — завелась девушка.
— Нисколько, — парировал проповедник. — Двадцать восьмая статья конституции позволяет исповедовать свою религию.
— Правильно! – воскликнул бойкий голос с галёрки. — А вы, девушка — перегибаете. Парень прав.
Девушка хотела возразить, но вагон зашумел. Перекрывая друг друга, загудели с разных сторон голоса. Мужчина с окладистой бородой встал с места, подошёл к парню и молча пожал руку, участливо глядя в глаза. Рядом с парнем неизвестно откуда возникла старушка с сумкой-тележкой. Она притянула его к себе за замок молнии и деловито забормотала на ухо, шамкая тонкими старушечьими губами. Проповедник только мотал головой в ответ.
Он вышел на следующей остановке. Просто натянул свою шапку с помпоном. Двери открылись, и он шагнул на перрон. Даже не оглянулся. Никто из пассажиров не заметил его исчезновения. В вагоне бушевали религиозные баталии:
— Древние племена были язычниками...
— Вы посмотрите, что в церкви сейчас творится...
— Они распяли Христа...
Споры и возражения доносились из разных концов вагона. Спустя несколько остановок шум стих. Люди сидели молча, погрузившись в свои мысли. Колёса поезда часто отстукивали: тудух — тудух, тудух — тудух. Только теперь я заметил, что в вагоне жуткая духота — дышать нечем. Раскалённые калориферы выжгли воздух в салоне. Ещё люди выдышали. Когда человек говорит, он потребляет больше кислорода.
Вышел в тамбур. Из дверной щели задувал прохладный ветерок. Жадно втянул ноздрями прогорклый воздух с запахом мочи и угольной гари. Но даже этот воздух показался свежее, чем в салоне. Подумал о проповеднике. Чего он добивался? Как и обещал, он ничего не продавал и не просил. Задал вопрос, разжёг спор, посеял в душах людей сомнение. А может, и наоборот — кого-то укрепил в вере.
За окном бешеная пляска деревьев сменилась урбанистическими пейзажами. Поезд подходил к крупной станции. Прогрохотал по мосту, сделал вираж на изогнутой ветке и заскрипел тормозами у перрона. Пассажиры потянулись к выходу. Каждый, с багажом мыслей, забот, дел. Я смотрел на лица выходящих и по ним пытался угадать, о чём думает человек. Что его заботит? Быть может, кого-то всё-таки терзает вопрос: почему?
Худощавая фигура. Неприметная чёрная куртка, расстёгнутая на груди. Под ней свитер с оленями. Потёртые джинсы. Из числа пассажиров поздней электрички он ничем не выделялся. В вытянутой руке, на манер Ленина, сжимал головной убор. Только это была не кепка, а шапка с помпоном. Забавно.
Убедившись, что привлёк внимание дюжины человек, парень продолжал:
— Я учусь в духовной семинарии. А сейчас стою здесь, перед вами в электричке. И хочу поговорить на одну очень важную тему. Если вы, конечно, позволите.
Вопросительным взглядом он окинул вагон.
— Не надо, — послышалось чьё-то ворчание. — Проходите в другой вагон. Вы ходите по электричкам...
— Пусть говорит! — отрезал гулкий бас и обратился к парню, — говори!
Спорить с басом никто не решился. Получив негласное одобрение остальных, юноша продолжал.
Он говорил о том, что большинство людей считают себя хорошими людьми. Но хороших дел на Земле очень мало. Рассуждал о христианстве и о том, что человек не гармонирует с такой гармоничной природой. Задал вопрос: Почему? Этот вопрос не был обращён к кому-то конкретно. Скорее, вопрос на размышление.
Риторический вопрос завёл публику. О религии и о политике в обществе спорить не принято. Разубедить человека сложно. А поссориться и столкнуться с сопротивлением — запросто. Неблагодарное это дело. А тут ещё и риторический вопрос. Это ж думать надо. Внутренняя работа. А кому охота напрягаться после трудового дня? В общем, миссионеру в электричке не позавидуешь, но такая уж у него доля.
— Перестаньте, — взвизгнула девушка на переднем ряду. — Почему вы не говорите про Коран? Это тоже религия.
— Ну вот, начинается, — процедил мой сосед.
Он обернулся и поискал глазами встрявшую девушку. Неодобрительно цокнул языком.
— Потому что я — другой веры, — чётко ответил парень.
— Тогда, вы оскорбляете чувства верующих, — завелась девушка.
— Нисколько, — парировал проповедник. — Двадцать восьмая статья конституции позволяет исповедовать свою религию.
— Правильно! – воскликнул бойкий голос с галёрки. — А вы, девушка — перегибаете. Парень прав.
Девушка хотела возразить, но вагон зашумел. Перекрывая друг друга, загудели с разных сторон голоса. Мужчина с окладистой бородой встал с места, подошёл к парню и молча пожал руку, участливо глядя в глаза. Рядом с парнем неизвестно откуда возникла старушка с сумкой-тележкой. Она притянула его к себе за замок молнии и деловито забормотала на ухо, шамкая тонкими старушечьими губами. Проповедник только мотал головой в ответ.
Он вышел на следующей остановке. Просто натянул свою шапку с помпоном. Двери открылись, и он шагнул на перрон. Даже не оглянулся. Никто из пассажиров не заметил его исчезновения. В вагоне бушевали религиозные баталии:
— Древние племена были язычниками...
— Вы посмотрите, что в церкви сейчас творится...
— Они распяли Христа...
Споры и возражения доносились из разных концов вагона. Спустя несколько остановок шум стих. Люди сидели молча, погрузившись в свои мысли. Колёса поезда часто отстукивали: тудух — тудух, тудух — тудух. Только теперь я заметил, что в вагоне жуткая духота — дышать нечем. Раскалённые калориферы выжгли воздух в салоне. Ещё люди выдышали. Когда человек говорит, он потребляет больше кислорода.
Вышел в тамбур. Из дверной щели задувал прохладный ветерок. Жадно втянул ноздрями прогорклый воздух с запахом мочи и угольной гари. Но даже этот воздух показался свежее, чем в салоне. Подумал о проповеднике. Чего он добивался? Как и обещал, он ничего не продавал и не просил. Задал вопрос, разжёг спор, посеял в душах людей сомнение. А может, и наоборот — кого-то укрепил в вере.
За окном бешеная пляска деревьев сменилась урбанистическими пейзажами. Поезд подходил к крупной станции. Прогрохотал по мосту, сделал вираж на изогнутой ветке и заскрипел тормозами у перрона. Пассажиры потянулись к выходу. Каждый, с багажом мыслей, забот, дел. Я смотрел на лица выходящих и по ним пытался угадать, о чём думает человек. Что его заботит? Быть может, кого-то всё-таки терзает вопрос: почему?
Восход расплавленной стали
Начало дня на железке
Восток. Туда обращены взгляды пассажиров. Оттуда появится поезд. Вернее, сначала появится узкий луч прожектора, как скальпель, рассекающий утреннюю тьму. Гуднёт, подходя к станции, локомотив. А потом загрохочут, засвистят тормозными колодками вагоны у перрона.
Поезд опаздывал. Где же он? Лишь две блестящие полоски рельс, убегающие к горизонту. Там, где начинается небо, они слились в одну линию. На эту линию безотрывно смотрели люди. С нетерпением, надеждой, обидой.
Вдруг горизонт окрасился оранжевым светом. И этот свет пронёсся по рельсам быстрее самого скоростного локомотива. Достиг станции, осветил усталые, заспанные лица. А там, вдали светящийся оранжевый шар уже поднялся над землёй. Прыснул в стороны расплавленной сталью. Словно сталевар высвободил горячий чугун из мартеновской печи. И сталь эта брызгами разлетелась по опорам и проводам контактной сети. Потекла по фермам мостов, трубам заводов, крышам цехов.
Зрелище заворожило. Щурясь в ярком свете, люди оглядывались по сторонам, выходили из оцепенения сонного утра. В оранжевом сиянии появился поезд. Здесь, совсем рядом, подошёл незаметно. Его появление не шло ни в какое сравнение со зрелищем восхода. Несколько мгновений, и солнце, заметно уменьшившись в размерах, карабкается по небосклону. А пассажиры уже занимают места в вагонах. День начинается…
Поезд опаздывал. Где же он? Лишь две блестящие полоски рельс, убегающие к горизонту. Там, где начинается небо, они слились в одну линию. На эту линию безотрывно смотрели люди. С нетерпением, надеждой, обидой.
Вдруг горизонт окрасился оранжевым светом. И этот свет пронёсся по рельсам быстрее самого скоростного локомотива. Достиг станции, осветил усталые, заспанные лица. А там, вдали светящийся оранжевый шар уже поднялся над землёй. Прыснул в стороны расплавленной сталью. Словно сталевар высвободил горячий чугун из мартеновской печи. И сталь эта брызгами разлетелась по опорам и проводам контактной сети. Потекла по фермам мостов, трубам заводов, крышам цехов.
Зрелище заворожило. Щурясь в ярком свете, люди оглядывались по сторонам, выходили из оцепенения сонного утра. В оранжевом сиянии появился поезд. Здесь, совсем рядом, подошёл незаметно. Его появление не шло ни в какое сравнение со зрелищем восхода. Несколько мгновений, и солнце, заметно уменьшившись в размерах, карабкается по небосклону. А пассажиры уже занимают места в вагонах. День начинается…
Снегоочиститель по "третьему"
Метёт. На грузовой путь Московского кольца вышел снегоочиститель
Когда строили МЦК, долго думали: убрать грузовое движение из Москвы или всё-таки оставить. Решили оставить: ТЭЦ, производства, завод «Прожектор» — попробуй убери подъездные пути. Такой шум начнётся, столько визгу. Не рискнули убрать.
Перестроили МЦК, реконструировали, электрифицировали. Для товарняков проложили отдельный третий путь. Ползает по нему неспешно тепловоз, таскает грузовые составы.
«Ласточки» по кольцу бегают с интервалом 5-10 минут. В сильную метель путь не успевает замести. Запорошило рельсы, легли на насыпь пушистые снежинки. Только скрылась под белым настилом блестящая сталь рельс — летит очередная «Ласточка». Разлетается метель в стороны снежной пылью. Путь самоочищается.
Перестроили МЦК, реконструировали, электрифицировали. Для товарняков проложили отдельный третий путь. Ползает по нему неспешно тепловоз, таскает грузовые составы.
«Ласточки» по кольцу бегают с интервалом 5-10 минут. В сильную метель путь не успевает замести. Запорошило рельсы, легли на насыпь пушистые снежинки. Только скрылась под белым настилом блестящая сталь рельс — летит очередная «Ласточка». Разлетается метель в стороны снежной пылью. Путь самоочищается.
Товарняки по МЦК ходят редко, 2-3 раза в день. С утра густо валит с неба, засыпало третий путь, вырос полуметровый сугроб. И поезду уже не пройти. За дело берётся снегоочиститель — железнодорожный дворник. «Ту-ру-ру-ру», — тарахтит дизель моторисы. Толкает перед собой агрегат. Им управляет оператор. Вот он, из окошка выглядывает. Даёт скорость, регулирует чистящие ножи, увеличивает ширину полосы очистки.
Пройдёт снегоочиститель, а следом за ним — рычащий закопчённый тепловоз товарного поезда. Загрохочут, зазвенят на стыках пустые вагоны и вагоны с грузом. Засвистят турбины тепловоза — толкача. Нагонит состав отставание, и пойдёт движение в графике.
Пройдёт снегоочиститель, а следом за ним — рычащий закопчённый тепловоз товарного поезда. Загрохочут, зазвенят на стыках пустые вагоны и вагоны с грузом. Засвистят турбины тепловоза — толкача. Нагонит состав отставание, и пойдёт движение в графике.
Другие вагоны Отстоя